Ирина Кривонос с детства знала, что станет художником или биологом: в обоих случаях надо уметь доходить до самой сути. Она стала церковным художником. Мы сидим в обычной липецкой квартире и одновременно её мастерской и говорим о произведениях искусства и свидетельствах веры, прошедших в своей традиции через века и не утративших ни толики значимости для православной церкви и человеческой души. Смотрим на иконы. А святые с них — на нас.

— Ирина Олеговна, вы ведь начинали не с иконы, а работали в жанре лаковой миниатюры. Как произошло ваше обращение к иконописи?

— У меня с самого детства была склонность к рисованию. Возможно, среда повлияла: мама — художник лаковой миниатюры, сейчас тоже иконописец. Отец не имел художественного образования, но всегда интересовался искусством. Мне, сколько себя помню, всегда хотелось не просто рисовать, а рисовать хорошо. Поэтому меня отдали в художественную школу, где я многому научилась, там учили академическим вещам: живописи, рисунку, композиции, преподавали скульптуру и историю искусств. И случилось так, хотя вряд ли это случайность: момент окончания мной «художки» совпал с тем, что мама стала расписывать деревянные шкатулки.

— В стиле Палеха?

— Да, Палех от иконописи и пошёл. Изначально палехская роспись была иконописной, поэтому в советское время, после революции, такую сюжетность запретили. Художники Палеха переориентировались на народный фольклор, но все принципы иконописи сохранили. Я тоже начала расписывать маленькие шкатулки, совмещая палехский с федоскинским натуралистическим стилем, свои сюжеты придумывала. А потом маме кто-то заказал написать икону. Она взялась за работу — и как-то у нее всё пошло. Мама попала на приём к владыке Никону, и он её благословил писать иконы. Уже когда стала писать и общаться с владыкой, показала мои работы. К тому времени мне было лет 15, я рисовала на тарелках каких-то кошечек с котятами. Владыка посмотрел, потом спросил у меня: «А ты иконы не пробовала писать?» Я уже понимала, что икона — это серьёзно и ответственно. Чувствовала зрительно, что могла бы писать иконы, но понимала, что даются они как-то по-другому. Поэтому стала сначала учиться тонкостям Палеха. Этому обучали в школе на Соколе, больше не учили нигде, кроме семинарий, которых было тогда всего две в стране: московская и петербургская. Поначалу было страшно настолько, что боялась прикасаться к иконе кистью, потому что при отсутствии понимания специфики иконописи можно внести что-то своё в лики, а это нехорошо. Даже так: ничего своего привносить нельзя. Иконописец не должен менять каноны, потому что иконы — это лицевые иконописные подлинники. И, создавая образ, художник здесь выражает не себя, а отдаётся в руки Бога, чтобы Он через руки иконописца передал свой замысел.

— Есть такое выражение: чтобы Дух рукою водил. Тем не менее, как мне кажется, в иконописи уместно некое сотворчество. У каждого иконописца должен быть и свой почерк.

— Я ориентируюсь на классическое письмо, выбираю такие образцы, чтобы была тонкая работа, многослойная, но и сама что-то совмещаю, стараюсь усложнять: где-то лик понравился, где-то драпировка, оформление, сочетание цветов. Так, опираясь на материал, мы создаём иконографию. Но ломать канон, самовыражаясь, и самим преобразовывать уже преображённый мир вечности, повторюсь, нельзя. Неслучайно иконы никогда не подписываются автором.

— Как художник «входит» в икону? Когда возникает понимание, что перед тобой что-то такое, что соединяет два мира, а не просто доска, покрытая красками?

— Я бы сказала, что нужна насмотренность. Это приходит не сразу, постепенно, и может длиться всю жизнь. Например, я долго смотрела на иконы Андрея Рублёва и ничего не понимала. Думала, ну что он внёс? Это же сплошная Византия. И здесь важно не стоять, обхватив себя за локти, — это хорошо для фотографии, но не для жизни. А смотреть просто, как бы отпуская себя, не думать вообще о себе. Икону нельзя растолковать словами. Нужна насмотренность. И потом вдруг наступает какой-то момент, как пазлы складываются. Раз — и что-то понял. Это как вспышка. Как будто Бог сам говорит: «Ну что, понял?» — «Да». — «Ну, иди, работай».

— Процесс написания иконы — из чего он состоит?

— Всё начинается с молитвы, потому что мастер должен сосредоточиться и сначала исправить собственный образ, а потом приступать к образу святого, Богородицы или Христа. Затем берётся доска — подойдёт не любая, а специально предназначенная для иконописи. Икона изображает вечный мир, поэтому её основа должна быть долговечной. В основании иконописного изображения лежит левкас — это несколько слоёв раствора мела, который потом застывает и становится похож как бы на стену храма. Ведь приход иконы в дом — это всё равно что приход человека в храм. Точнее, даже наоборот, сам Бог через Свой образ или угодник Божий приходят к человеку. Иногда на иконе изображают не одного святого. Заказывают часто семейные иконы со святыми, в честь которых названы члены семьи. Есть свои правила их расположения: мученики по краям, например, а преподобные в центре. Кроме того, в иконописном каноне принята особая цветовая символика. Фон классической иконы — золотой, но это не только цвет, но и свет. Он обозначает сияние Божественной славы, в котором пребывают святые, мир духа. Не случайно золотятся нимбы святых, золотое сияние вокруг фигуры Христа. Или, к примеру, особое место в иконописи уделяется красному и синему цветам. Ими пишут одежды Христа и Богородицы. Красный символизирует земное, кровь, мученичество, но это и царский цвет. Синий — небесное, божественное начало. Эти два цвета часто соединяются в иконе. Обычно у Христа хитон красного цвета, а поверх него синий гиматий, то есть в Нём соединены две природы: божественная и человеческая. Казалось бы, цвета одежд Богоматери те же — красный и синий, но расположены они в другом порядке: одеяние синего цвета прикрывает сверху красный плат. То есть Христос изначально Бог, ставший Человеком, а Богородица — земная женщина, родившая Бога. Когда же образ готов, то его освящают в храме. У нас есть и такие работы, которые в храме так и остались. Например, сейчас работаю над иконой иконостаса для сельского храма.

— Были случаи, когда заказывали написать икону неизвестного святого и вам приходилось самой создавать образ, зная только имя этого святого, его внешнее описание или житие?

— Был один случай, но вообще я стараюсь такого избегать: это же надо изобразить святого, и как это сделать — придумать его себе? Однажды меня попросили написать икону Иоанна Сезёновского, святого, который входит в сонм святых земли Липецкой. Но тогда ещё не было вообще нигде его иконописного изображения, зато имелось описание, вот по нему я и пыталась создать образ. Было сказано, что святой имел небольшую бороду. А потом, спустя годы, я увидела икону Иоанна Сезёновского, ведь его же знали при жизни, — и оказывается, он был без бороды. Тогда я подумала, что лучше бы заказчик мой по временил с заказом. Тем более что икона стала в итоге подарком приезжавшей к нам в область Елене Камбуровой.

— Мне кажется, всё получилось, как должно было получиться. Считается же, что нет такого святого, который не побывал бы на росписи храма. А значит, и при написании икон. Может быть, то, о чём вы говорите, следует просто считать своеобразным и неизбежным искушением иконописца. Существует такой духовный закон: рядом со святым всегда возникает противоборник. Случались ли ещё какие-то затруднения, мешающие делу?

— В основном это связано со временем. Например, икону нужно было сдать к сроку, но тут вдруг свет отключили, да ещё на пять дней. А лишь при дневном свете, без подсветки, невозможно работать. Это была именная икона, лет 12 назад случилось такое искушение. А так часто бывает, что нет дел текущих, а как нужно написать икону, так сразу они наваливаются ниоткуда и давят на плечи тяжестью египетской пирамиды, не дают работать.

— Где можно увидеть ваши работы?

— Когда только начинали работать, в Москве проходили вернисажи, на которых можно было приобретать иконы. Там было немного моего, и в основном на шкатулках, — тогда людей только потянуло к иконе. В селе Богородицком Липецкой области мы закончили иконостас: один ряд мамин, второй — мой, над третьим — работали другие художники. В основном же иконы мне заказывают для домашних иконостасов. Когда работала в епархиальном центре «Возрождение», писала для центра. Думаю, что в липецких храмах есть мои работы, я не всё отслеживала.

— В «Киево-Печерском патерике» есть повествование о старце Алипии — родоначальнике русской иконописи. Он считал даже сам иконописный материал (кисти, краски) целебным и лечил больных кистью, которой писал. В этом предании проявляется идея воздействия искусства на человека. Вас как-то изменило то, чем вы занимаетесь?

— Да, могу сказать, что была несколько другим человеком до того, как стала заниматься иконописью и одновременно пришла в храм. Раньше не задумывалась ни над чем особо. Икона прибавляет понимание жизни, побуждает более тонко относиться к тому, что есть и в нас, и вовне. И современная икона имеет такое же значение, как и в древности. Есть такое выражение: иконопись — это Библия для неграмотных. Так было раньше, когда простые люди не умели читать, поэтому слово Божье было для них недоступно, но они приходили в храм, видели святых с икон и фресок, знали их и таким образом приобщались к Богу, становились лучше, чище, настраивались на молитву. То есть Бог приходит к человеку через доступные для нас формы, пути. Если Господь привёл к такому делу, значит, это нужно принимать и нести.

Беседовала Светлана Чеботарёва
Фото: Оксана Макарова