— Мы жили на Выборгской, когда началась Великая Отечественная война. Два старших брата в это время гостили у бабушки в Клинцах Брянской области. Отца направили в командировку по заданию партии: на прииск добывать золото на нужды страны. Мы остались с мамой вдвоём в Ленинграде. Она договорилась со своими сёстрами, что мы к ним приедем и вместе эвакуируемся. Собрала сумки, меня в руки и поехала. Приехали к одной — её нет, к другой — тоже нет. Едем на вокзал, где на наших глазах уходит последний поезд, на котором вывозили женщин с детьми. Едем в порт — и снова опаздываем. Теплоход уже на середине Невы, и в него попадает бомба.

Мы остаёмся в Ленинграде. Первое, что сделали немцы, — разбомбили Бадаевские склады. Сахар тёк горячей рекой с грязью. Взять это было невозможно. С 8 сентября 1941 года началась блокада. Стали выдавать по 125 граммов хлеба. У матери оставались рыбий жир и картошка. Первое время она хоть что-то готовила, но я всё равно всё время кричала: «Мам, ам, ам!» А «ам» нету. У мамы оставался четырёхметровый отрез ткани бостон, она пошла на рынок и поменяла его на восемь картох. Их распределили на несколько дней. Часть своего пайка она отдавала мне, но я всё равно целыми днями орала: «Ам, ам». Было пианино, братья старшие учились играть. Когда наступили морозы, мама где-то достала буржуйку. Разрубили пианино и отапливались им. За водой на Неву ходили. Напротив дома в ста метрах было бомбоубежище. Однажды, когда бежали в бомбоубежище, рядом разорвалась бомба и осколки попали в дерево. Большой сук отлетел маме в руку, на которой она меня несла, меня чудом не задело.

Когда Дорогу жизни пробили, мама взяла меня, сумку и документы. Машины с людьми ехали по Неве на расстоянии друг от друга. Лёд был сырой, он уже начал таять. Мы проехали, а следующая машина потонула. Мы опять выжили. Нас отвезли в Москву, оттуда отправили к отцу в Новосибирск. Там нам впервые за долгое время дали манную кашу на воде. Мама расплакалась и сказала, что вкуснее ничего в жизни не ела. Я была настолько слаба, что еле стояла. Ходить начала только года в четыре. Мать меня посадит во дворе на маленький стульчик, я сижу. Местные дети знали, что не убегу, и бросали мне пауков, ужиков под ноги. А я визжала.

Отец пытался откормить меня икрой осетра. Но я её не ела, она же чёрная, похожа на землю. Заставлял есть хлеб, говорил: пока не съешь, не получишь компот, он считался десертом. Я помнила хлеб, который был в Ленинграде, из опилок, травы и всего несъедобного. Я начала есть хлеб, только когда поступила в институт.

Братья попали в оккупацию в Клинцах. Старшего, 11-летнего, забрали в комендатуру денщиком. Он там шишками самовар топил, чистил сапоги немцам. Бабушка подошла к начальнику и говорит: «Герр начальник, ну что ты делаешь? Как я буду матери отчитываться? Вот у меня одеяло зимнее, знаешь, какие у нас зимы холодные. Возьми его, отпусти мальца». Он отпустил. Второго брата чуть в Германию не отправили. Всю улицу забирали. А он худенький, щупленький, когда детей грузили в вагоны — юркнул под состав, оттуда в лес, в него стреляли, не попали.

Сегодня смотрю, что происходит на Украине, и вспоминаю те годы, как это было страшно. Мне кажется, что даже в блокаду нацисты были более порядочными людьми.

Фото героини: Сергей Паршин,
Остальные иллюстрации с сайтов
ss69100.livejournal.com, hodor.lol, navy-chf.livejournal.com