Заслуженному артисту России Николаю Чебыкину в декабре исполнилось 70 лет. В Липецке он живёт уже 45 лет и столько же служит липецкой сцене. За его плечами такие трогательные и блистательные роли, как художник Машу в пьесе «Месье Амилькар», Василий Тёркин в одноимённом спектакле, Фирс в «Вишнёвом саде». Как сибиряк стал липчанином, почему в репертуар театра трудно вводить пьесы современных авторов и зачем в XXI веке театр — в интервью для читателей нашей газеты.

ДОСЬЕ. Николай Петрович Чебыкин. Родился 13 декабря 1951 года в маленьком посёлке для ссыльных в Северном Казахстане. Мама-полька обладала завидным голосом и хорошо пела. Отец, русский, был художником. В 1974-м окончил Новосибирское театральное училище. С 1977-го актёр Липецкого театра драмы имени Толстого. В 1986 году закончил режиссёрское отделение театрального училища имени Щукина. Сыграл на липецкой сцене более 70 ролей, поставил около 40 спектаклей. Жена Светлана Валентиновна закончила Новосибирский электротехнический институт связи, работала инженером связи. У Чебыкина две дочери и трое внуков. Дочери получили университетское образование. Старшая живёт в Москве и работает в российско-итальянской компании. Младшая живёт в Калифорнии.

— Николай Петрович, вы родом из Сибири, закончили Новосибирское театральное училище и до того, как вышли на сцену Липецкого театра драмы, успели поработать в Ленинабадском и Алтайском краевом театрах. Как вы оказались в Липецке?

— Перед тем, как приехать в Липецк, я поступал в Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии (ЛГИТМиК). Меня уже приняли. Я отправил телеграмму родителям. Но пришёл проректор и сказал, что в связи с какими-то обстоятельствами — я уже не помню, что это были за обстоятельства, — институт не имеет права принимать тех, у кого нет ленинградской прописки. Я сильно психанул, сел в поезд и уехал в Липецк. Здесь меня ждали жена с дочкой.

— Вы с женой были вместе почти 50 лет. Это противоречит мифу о супружеском непостоянстве артистов. Говорят, что работники сцены постоянно женятся и разводятся.

— Это не так. Скромнее, чем артисты, вообще никого нет. Просто есть люди, чья профессия предполагает публичность. Артистов все видят, за ними следят. И если какой-нибудь инженер или слесарь Иванов поменял пятую жену, об этом, кроме соседей, никто не знает. А если артист женился в третий раз, об этом пишут во всех жёлтых газетах, и у людей создаётся впечатление, что артисты неверны и непреданны своим супругам. У меня была одна жена (Светлана Валентиновна недавно ушла из жизни. — Прим. автора). Мы с ней познакомились в Новосибирске, когда я учился в театральном училище.

— И когда вы приехали к ней в Липецк, сразу устроились в театр?

— Нет. Мне рассказали, что в Липецк приехал молодой режиссёр Владимир Михайлович Пахомов. Я пришёл в театр, но оказалось, что он на гастролях на Украине. Мы с ним созвонились. Он говорит: «Приезжай сюда. Я введу тебя в спектакль, и будешь играть». Но я к тому времени поиздержался и не мог поехать на Украину. Пахомов, надо сказать, всегда очень хорошо понимал другого человека. Это вообще его главное качество. Говорит: «Хорошо. Нет никаких проблем. Я буду в театре в начале сентября. Приходите». До встречи с Пахомовым оставалось месяца два, и я устроился в один липецкий трест в строительную бригаду. Мы ваяли огромный цех на заводе пусковых двигателей. Он и сейчас стоит. Только там какой-то большой магазин. Я в этом тресте неплохо зарабатывал, был на хорошем счету, и, когда приехал Пахомов, меня не хотели отпускать. Мне говорят: «Зачем вам театр? Мы сделаем вас бригадиром. Через три месяца получите квартиру. Оставайтесь». Я говорю: «Нет. У меня другая профессия» — и пошёл работать в театр.

— И надолго задерживаться в театре не планировали?

— Да. Я много играл, но понимал, что актёрство — это не моё. Не совсем моё.

— Я хотел заниматься режиссурой. Поэтому весной пришёл к Пахомову, говорю, что ухожу из театра, буду поступать в институт. Он стал на меня кричать — это была его всегдашняя реакция: «У тебя столько ролей! Мы костюмов тебе нашили! Что я теперь буду делать?!" Я от него вышел. Через пять минут меня находит завтруппой Людмила Михайловна. Замечательная была женщина! «Зайдите к Владимиру Михайловичу». Я говорю: «Я же только что у него был». «Ну зайдите». Захожу. Пахомов добрый, ласковый, улыбается. И уговорил меня поступить на заочное отделение в институт Щукина. Я начал учиться заочно и ставить спектакли. Я очень много поставил спектаклей. В основном современные пьесы, написанные живыми авторами, которые могли приехать на премьеру, сделать какие-то замечания, поругать или похвалить спектакль.

— Я читал ваши интервью и знаю, что журналисты вас уже спрашивали, почему в репертуаре театров практически нет пьес современных авторов.

— Они есть. Но их мало. С одной стороны, может быть, это можно объяснить ленью режиссёров. Современные пьесы надо искать, надо читать. Я в своё время прочитывал по пять, по шесть пьес в день. Тогда авторы несли свои пьесы не в театр, как сейчас, а в Главлит. Там их «литовали» — ставили штамп: дозволено к постановке. В Москве был Дом актёра, который потом сгорел, и там на пятом этаже сидели машинистки и печатали пьесы на пишущей машинке, а мы их покупали. Пьеса стоила пять рублей. Современных авторов тогда было наперечёт. Все режиссёры их знали.

— Сейчас пьесы пишут все кому не лень, и перечитать их просто невозможно. Для театра пьеса современного автора — это всегда риск. Вот Шекспир — это понятно. Как его ни поставь, это всё равно Шекспир. А с современной пьесой — пошьём костюмы, закажем декорации, в общем, потратимся, а спектакль не пойдёт. Что делать? Поэтому с коммерческой точки зрения лучше ставить то, что апробировано. Хотя возьмите МХАТ, Современник, Таганку — все они достигли пика популярности на современных пьесах. Они ставили Чехова, Горького, Андреева. Тогда это были современные, живые авторы.

— Ну так это же были Чехов с Горьким!

— Ну и что?

— В то время театры тоже рисковали, когда ставили их пьесы. Сегодня в мире нет ни одного театра, где не ставят Чехова, а тогда к нему относились по-другому. Когда Немирович-Данченко принёс «Чайку» Чехова Станиславскому, великий, гениальный Станиславский прочитал и сказал: «А что тут играть? Характеров нет. Сидят, пьют чай, и ничего больше не происходит». То же самое Горький: сапоги, ночлежки! Кому это нужно?

— В Липецке живёт 500 тысяч человек. Из них сколько, по-вашему, ходит в театр? Постоянно?

— Я не знаю. Есть разная статистика — от 2 до 4%. Эти проценты и ходят в театр более-менее регулярно. А основная масса людей попадает в театр случайно — один раз в 10 лет, к великому сожалению. Человека надо приучать к театру с детства. Поэтому здесь, в нашем театре, была вся эта история с театральным экспериментом Пахомова, который объединил взрослый и детский театры под одной крышей. Цель была в том, чтобы воспитать у ребёнка потребность души в театре. Но здесь одни деятели культуры и искусства ничего не могут сделать. Тут нужна государственная программа.

— Государству это может быть и не нужно. У него сейчас другие, более насущные проблемы.

— Понятно, что не нужно. Но любовь к театру зависит от власти. От того, как она относится к искусству и к культуре. В России чиновничье государство. Это и очень хорошо, потому что, когда нужно на чём-то сконцентрироваться, все концентрируются мгновенно. Но, с другой стороны, это очень плохо. Если что-то кому-то наверху не нужно, это не нужно никому. Кто-то не сказал, что надо сделать, и никто не делает, потому что не приказано.

— А может, театр большинству людей просто не нужен?

— Театр нужен! Человека нужно просто сюда привести, здесь от артиста он услышит историю про себя, и в нём обязательно что-то всколыхнётся.

— Как Аристотель говорил, произойдёт…

— Катарсис. Разрешение внутренних конфликтов и нравственное возвышение. Это и есть окультуривание человека, чтобы он шёл по жизни не только от одного торгового центра к другому. Он должен становиться лучше и для других, и для себя. Люди, которые ходят в театр, они другие. Они общительные, добродушные, у них лица другие, с ними интересно. Другого слова я не подберу.

Светлана Кузнецова (Перекина), артистка театра: «Для меня Николай Петрович — это человек, который предан своей профессии. Сегодня, наверное, такие люди в нашей среде встречаются реже, чем много лет назад. Может быть, нас по-другому учили. Меня вот, например, учили так: «Если ты пришла в театр, запомни: театр — это эгоист, и ты должна отдать ему большую часть своей жизни, иначе нет смысла идти в эту профессию». Так же учили и Николая Петровича, и он до сих пор придерживается этой установки. Он по-другому свою жизнь не представляет.»

Вячеслав Михеев, заслуженный артист России: «Николай Петрович — замечательный артист. Блистательный. До того, как заняться режиссурой, он много играл на сцене. И это был самый занятый и самый востребованный артист в театре. У него была масса переработок, и он получал зарплату раза в два больше некоторых заслуженных артистов. Кроме того, что он блестяще перевоплощался, он был ещё чертовски обаятелен на сцене. Его актёрские работы просто завораживали. Ему под силу и трагическое, и комическое. Я скажу, что артисты с таким разносторонним дарованием встречаются редко. Думаю, если бы он не занимался режиссурой, а продолжал играть на сцене, он бы уже давно стал народным артистом. Когда Николай Петрович работает как режиссёр, во время репетиции он все роли пропускает через себя, проигрывает. И мужские, и женские. Причём у него это получается гораздо ярче и точнее, чем иногда у артистов, которые играют в его спектаклях. Он разносторонний человек. На первом месте у него, конечно, стоит театр, но он хорошо знает поэзию, живопись. Он был одним из первых коллекционеров, которые оценили достоинства липецких живописцев. Дома у него целая картинная галерея. Единственное, что мне не нравится: занимаясь режиссурой, он редко выходит на сцену — его в этом качестве театру очень не хватает.»

Любовь Есакова (Кабанова), заслуженная артистка России: «— Если сказать коротко, Николай Петрович — хороший режиссёр, хороший артист и хороший человек. Мне всегда нравилось в нём то, что всё он делает по высшему разряду. У нас был спектакль по Чехову «Дядя Ваня». Он там играл Вафлю — Илью Ильича Телегина. И в одной из мизансцен Вафля должен играть на гитаре. До Николая Петровича артист, который был в роли Вафли, делал вид, что играет на гитаре, а настоящий гитарист играл за сценой. Но Николай Петрович с этим не согласился. Он настоял, что артист должен играть сам. Правда, тогда он не умел играть на гитаре и ему пришлось долго учиться. Сейчас он прекрасный гитарист. Он в работе очень дотошный и въедливый, поэтому у него всё получается очень добротно. Его спектакль «Семейный портрет с посторонним» идёт на нашей сцене уже девять лет. Представляете, девять лет мы его играем, и зрители на него ходят. С Николаем Петровичем мы сделали литературномузыкальный спектакль «И жизнь, и слёзы, и любовь…» о Толстом и его жене. Я предложила ему вместе поработать, и он довёл мою идею до совершенства. Мы возили этот спектакль в Ганновер на фестиваль MOST, и там он получил высокую оценку.»

Владимир Кравченко, заслуженный артист России: «— Николай Петрович всегда меня удивлял. Я помню, только пришёл в театр, и мы поехали на гастроли. Тогда Коммунистическая партия Советского Союза требовала, чтобы театр шёл в массы, и недели по две, по три мы ездили по сёлам области со своими спектаклями. Приезжаем. Размещаемся в гостинице. Николай Петрович кудато пропал. Я спрашиваю: «А где Николай Петрович?» Мне говорят: «В магазин побежал». Николай Петрович бежал в книжный магазин. В то время в городе купить хорошие книги было почти невозможно, а в деревнях ими особо никто не интересовался, и там всегда можно было купить Цветаеву, Мандельштама или Пастернака. Он скупал всё, что заслуживало его внимания. Особенно интересовался поэзией. Он знает её хорошо и глубоко. Мы к 75-летию Победы делали ролик — все артисты театра читали стихи 75-ти поэтов, которые были на фронте и писали о войне. Все эти стихи подобрал Николай Петрович, потому что никто так хорошо не знает поэзию, как он.»

Беседовал Виктор Унрау
Фото: Сергей Паршин и из архива героя