Судя по количеству посвящённых ностальгии по детским годам песен, стихов и прочих литературных форм, а также по популярности в кругах караокелюбителей и дискотекоманов соответствующего репертуара, тоска эта рано или поздно настигает каждого. Разница только в хронологии переживаний — у кого-то детство ушло «к ребятам по соседству», а у кого-то «на самокате умчалось по двору». Моё то самое детство пришлось на перестроечные годы, то есть на вторую половину восьмидесятых. И оно на девять десятых состояло из лета. Нет, конечно, зимних воспоминаний тоже хватает. Но в них почти нет солнца. Многие не дадут соврать. Ведь как проходила зима дошкольника? Рано утром, когда даже солнце ещё спит, тебя поднимают из тёплой постели в общей комнате — вы живёте в «модном» в то время формате с подселением (это когда две семьи, не связанные родственными узами, живут в одной двухкомнатной квартире). За окном темень, а на тебя натягивают колготки и не разрешают реветь. Почему-то все дети в СССР носили колготки. И всем, кажется, нельзя было реветь после прохождения пятилетнего возрастного рубежа. Ведь «ты уже большой, скоро в школу, там плакать нельзя». Хотя память мне время от времени подсовывает школьные моменты, когда прям очень хотелось. Независимо от гендерной принадлежности к части человечества, считающейся сильной. Потом тебя везут от фонаря к фонарю на санках через пургу. Мне помнится, пурга по дороге в детский сад была всегда, другой погоды просто не существовало. При этом папа, который тебя тащит, в распахнутой куртке и в меховой шапке с поднятыми ушами, и ему жарко. А ты лежишь на подстеленном на разноцветное деревянное сиденье санок одеяле, укутанный, как полярник.

В дурацкой кроличьей шапке, из-за которой все считают тебя девочкой, в коричневом клетчатом пальто (в Советском Союзе, видимо, не хватало ярких тканей на детскую одежду), воротник из плюшевого медведя поднят и перетянут шарфом так, что открыты миру только глаза с замерзающими слезами. Слёзы от ветра, ведь тебе уже пять с половиной. В штанах с начёсом и валенках с калошами ты едешь в место, в котором тебе предстоит многочасовая война за игрушки, заранее проигранная борьба с манной кашей и гороховым пюре и непонятное взрослым неумение спать в тихий час.

Ах, это детство — время закадычных друзей и бескадычных Дедов Морозов… Конечно, были выходные. Когда ты сам просыпался рано, чтобы посмотреть утренние мультики, передачи «Будильник» и «АБВГДейка». Выходные делились на обычные и те, в которые мама пекла орешки с варёной сгущёнкой. Первые были просто хорошими, вторые — сказочными. И целых два дня без садика. Деревянные лыжи «Малыш», ледяные горки, с которых мы катались на металлических ящиках из-под стеклотары, хоккей без коньков во дворе на проезжей части. Просто проезды во дворах раньше использовались в основном машинами специальных служб и пацанами для игр, ибо частного автотранспорта почти не было, а у кого и были четырёхколёсные «квартиры», во дворах их на ночь не оставляли. Золотыми искрами блестели в фонарных пятнах снежинки, орали «фетисовы» и «могильные», визжали и хлопали ладошками в варежках на резиночках болельщицы с косичками. Но основная жизнь начиналась тогда, когда из-под снега появлялись первые островки серого асфальта. Сначала дворы наполнялись мурашечным скрипом — о бетонные бордюры обтачивались пенопластовые линкоры и фрегаты, которые потом запускались по прибордюрным ручьям. Когда асфальта становилось больше, дворовый саундтрек менялся на жестяные удары и вопли «клёк палки не брать!» — была такая игра в нашем детстве с подручным инвентарём и имитацией взрослого передвижения по карьерной лестнице. А потом приходило
настоящее лето, с велосипедными гонками, самодельными тачками с подшипниками вместо колёс (дико грохотали по неровному асфальту), вечнозелёными коленками, карбидными лужами,
кострами со строительными патронами и перестрелками рябиной. Часто из этого веселья случались ссылки в пионерлагеря для детей ответственных работников и членов профсоюзов и в деревню к бабушке для всех остальных. Энтузиазма в моём детском окружении это не вызывало ни у первых, ни у вторых, потому как выдёргивало тебя на долгие недели из привычного полубеспризорного дворового социума либо в очень сильно «призорную» пионерскую активность, либо в такую же пристально оберегаемую деревенскую сонность. Детей ответработников мучали идеологически выдержанными и десятилетиями не меняемыми мероприятиями комсомольские вожаки, детей попроще отпаивали парным молоком бабушки. Иногда даже козьим. Но именно к одной из таких ссылок относится моё самое яркое детское воспоминание.

Напротив бабушкиного дома был большой луг с одиноко растущим посреди него деревом. Пусть это будет яблоня, хотя я не уверен. Однажды, прослушав по радио очередной выпуск «Пионерской зорьки» (телевизора у нас тогда в деревне не было, этим отчасти и объяснялось моё отношение к пребыванию у бабушки как к ссылке) и съев на завтрак гречневую кашу с сахаром и молоком, мы так и не вышли во двор — налетела гроза. За окном гремел гром, сверкала молния (бабушка называла это явление «молоньЯ»), а когда «молоньИ» не было, за окном было темно как ночью. Свет бабушка потушила, зажгла керосиновую лампу, отчего углы комнаты сразу стали загадочными и таинственными, а в окне отражались наши лица с расширенными глазами. Когда гроза ушла и мы вышли на лужистый двор, я увидел мою идеальную картину мира: сизая, как голубиная шея, туча, которую гонит в сторону города мокрое солнце. И искрящийся луг с поднимающимся над ним паром. А прямо над яблоней ярчайшая, будто гуашью нарисованная радуга, упирающаяся ближним концом в тёмную, ещё не освещённую солнцем рощу. Конечно, тогда я вряд ли так это воспринял. Я расстроился, что пока ещё нельзя выйти гулять — грязь ведь и лужи. Но если бы спросил меня сейчас кто-нибудь всемогущий, какой момент жизни ты хотел бы повторить, — я выбрал бы этот. Я стою босиком на пороге деревянного зелёного крылечка в выцветшей футболке с нарисованным на груди мячом, в шортах, с выгоревшими от солнца волосами. Смотрю на засыпанный хрусталём луг. И держусь за костыль моей бабушки. Вот такой бессюжетный вышел рассказ. Одна эмоция, блестящая под лиловым грозовым небом среди сотен миллионов таких же воспоминаний, висящих на тонких, вымытых дождём травинках. А слёзы от ветра, ведь мне уже больше пяти.

Иллюстрация: Виктория Папина